Мими достала откуда-то пасту чили и смешала ее с рисовой кашей: водоворот красного и белого, резкая яркость, дополняющая мягкость, смесь, пробуждающая вкусовые рецепторы. Кайцзун смотрел на Мими и наконец-то начал осознавать неясные контуры своих чувств по отношению к ней: они были чем-то большим, чем просто пара, мужчина и женщина; по сути, они были парой заключенных, испытывающих симпатию друг к другу, пленниками земли, которая им не принадлежала; они были чужими Кремниевому Острову, с одной стороны, с другой – не могли отрицать той сложной паутины чувств, которая привязывала их к этому месту.

– Дядя Ло, я наелась, – сказала Мими, поднимая взгляд и слизывая кончиком языка зернышки риса с уголков губ. Иероглиф «ми» на ее шее ниже затылка светился не переставая.

Ло Цзиньчен встал, следом встал и Кайцзун. Они поглядели друг на друга, не сказав ни слова. Мими посмотрела на них с умиротворенным лицом.

– Могу ли я верить вам? – наконец спросил Кайцзун обреченно. Положил руку на плечо Ло, прекрасно понимая, насколько груб такой жест, но не смог сдержаться. – Вы можете пообещать, что не причините ей вреда?

Ло аккуратно убрал руку Кайцзуна со своего плеча, взялся за нее и крепко пожал, дважды.

– Есть поговорка среди жителей Кремниевого Острова. Лодайтао кугкуй, даньжегбуно[18]. «Когда Большой Ло сказал «раз», это никогда не превратится в «два».

На его лице была смесь гордости и смущения.

– Большой Ло – это я.

На экране перед Скоттом снова появилась Сэйсен Судзуки. Кадры были сняты десятилетия спустя, но, хотя ее волосы стали седыми, а лицо перестало быть гладким, от нее все так же исходило ощущение особого изящества и милосердного характера. Она появлялась на самых разных форумах: в компаниях, на собраниях организаций, занимающихся правами человека, международных НКО, правительственных органов. Она размахивала руками и кричала, будто что-то защищая, но ее слушали немногие. Она выглядела старой и одинокой, будто ива, засыхающая и умирающая после многих лет жизни.

Изображение на экране стало бледно-желтым и расплывчатым. Затем объектив камеры сфокусировался так, что стал различим даже рисунок на обоях. Перед камерой сидела старая женщина, одетая во все белое, с легкостью и изяществом, которые дополняли идеально подчеркнутые черты ее красивого лица. К ее правому предплечью был приклеен пластырем автоматический инжектор, на котором мигал зеленый светодиод. Цифры в нижней части экрана показывали дату, 3 марта 2003 года.

Женщина кивнула и улыбнулась в камеру, и на ее лице мелкой сеточкой прорисовались морщины.

Она заговорила по-английски.

Старая женщина низко склонила голову; складки кожи на ее шее ниже затылка растянулись, будто тонкая кожа под крыльями птицы.

Она еще раз улыбнулась и нажала кнопку на автоматическом инжекторе. Зеленый огонек замигал быстрее, стал желтым, потом красным, а потом погас.

Сэйсен Судзуки сделала глубокий вдох и закрыла глаза, будто наслаждаясь потоком химического вещества в ее жилах. Ее лицо, иссеченное невзгодами жизни, быстро менялось, так, будто каждая морщинка на нем разглаживалась и исчезала. Она внезапно открыла глаза и поглядела выше объектива камеры. Ее лицо просияло от радости встречи с дорогим другом после долгой разлуки. Она тихо заговорила по-японски.

– Кубоку-кун, хибари ёри сора ни ясурё тёге ка на[19].

Она снова закрыла глаза, будто засыпая, ее грудь вздымалась все медленнее, а потом перестала, и ее оболочку будто покинуло нечто бесформенное. Словно марионетка, у которой обрезали нити, Судзуки медленно падала под действием силы тяготения. Ее благородная голова склонилась, а затем и все тело обмякло, осев в кресле.